06.12.2012 в 20:04
Пишет
Ra!Ra!Rasputin:
фандом: napola
Фридрих, Альбрехт
, морозы)- хватит жалеть фашистов, пожалей меня!
- еда на столе!незаметно это стало дурной привычкой 
читать дальшеThis is a place where I don't feel alone
This is a place where I feel at home...
Cause, I built a home
for you
for me
Встречать в замке рассветы и провожать закаты, подглядывать за златокудрыми феями, заучивать баллады о Зигфриде, держать в руках – не игрушку какую-нибудь – настоящее оружие. Видеть себя сотканными из солнца, непобедимыми.
Знаешь, братишка, тебе бы здесь понравилось.
Фридриху не снятся сны о доме, маминых пирогах и друзьях, ему снится героическая победа в войне, флаги и перезвон наградных медалей. Фридрих только внешне кажется таким большим, на самом деле ничем он не лучше своего младшего брата. Им обоим снятся цветные сны. Такие яркие, когда серая осень подступает - до рези в глазах.
Потом, уже после всех этих побед, званий, незабываемых приключений, Фридрих будет рассказывать своему подрастающему брату о том, как они с его другом Альбрехтом нарушали комендантский час, бегали наблюдать тайком за купающимися девчонками. Не сразу, но когда тот достаточно повзрослеет, конечно. Одной войны обычно достаточно для такого. Не станет рассказывать про то, какой большой и уродливый шрам на бедре был у одной из них, про то, как другая за деньги давала парням себя трогать. Про то, как он, Фридрих, отводил взгляд от переодевающегося Альбрехта не раз, не два – много раз, и каким ноющим было чувство смущения и тоски от всего этого - он рассказывать не станет, незачем его подрастающему брату знать такое. Как бы он ни взрослел, какой бы опыт он ни получил, сколько бы войн ни выбелило их волосы, младшие братья всё равно останутся младшими. Война ну ничего не может с этим поделать, Фридрих в этом уверен.
Его уверенности хватило бы на целую армию, начальству это нравится. Он как ходячий агитплакат. Его уверенности не хватило бы только на одного человека, на мальчишку, у которого в спальне ни одного плакатика, ни капли подросткового фанатизма, самый неправильный мальчишка на свете. И глаза у Альбрехта всегда красные. Фридрих ничего не говорит по этому поводу, но старается при любой возможности улыбнуться ему, мягко хлопнуть его по плечу. Альбрехт хоть и ест вместе с ними, но худой и бледный как сама смерть, поэтому иногда Фридриху приходится бороться со старыми привычками, и он просто прижимает ладонь свою широкую и тёплую к выпирающим сквозь форму лопаткам, и держит её так до тех пор, пока – кажется, что до самого судного дня держать собрался – не вздрогнет тот, услышав чьи-то шаги. Он пугливый такой, этот Альбрехт, как девочка.
А в целом, братец, тебе бы очень понравилось, уж ты поверь.
С первым снегом в этот огромный замок приходят зверские холода, вгрызаются в стены своими ледяными клыками, стерегут в коридорах и кабинетах. А эти беспечные дети, будущая элита Германии, перебрасываются сальными шуточками, уплетают печенье с молоком, гоняются друг за другом по всей душевой с полотенцами в руках. Среди ночи, правда, как бы ни устали, просыпаются все до единого, едва заслышав звук подъехавшей машины. Глазами – не любопытными – перепуганными смотрят в окна. Слушают. Потом расходятся молча по своим кроватям, один Альбрехт не шевелится, стоит босой, в тонкой пижаме, самыми кончиками пальцев касаясь запотевшего стекла. Стоит так в тишине, как будто не дышит. Молится, что ли? Фридриху это страшно мешает уснуть, он недолго ворочается, встаёт, стаскивает своё одеяло, кутается в него и идёт к окну.
- Может, поспишь хоть немного? – спрашивает, просто так, лишь бы не молчать.
Обнимает Альбрехта со спины, закутывая в одеяло их обоих, словно в кокон, смотрит на кружащийся снег через его плечо, поворачивает голову чуть вправо, к самой его щеке. Сглатывает, наверное, оглушающе громко. Если он сейчас что-нибудь скажет или, например, его о чём-нибудь спросят, то, отвечая, губами волей-неволей заденет тонкую кожу Альбрехта, поэтому молчит. И Альбрехт молчит. И от этого снова делается тоскливо и душно одновременно. Фридрих смотрит на его ухо грустно, резко зажмуривает глаза, утыкается носом в стриженый его затылок – секунды не проходит, как Альбрехт дёргается, высвобождается мягко, улыбается. Так улыбается, что лучше бы и не начинал даже – заточенной бритвой по векам. Говорит:
- Да, ты прав, давай-ка спать, утро уже.
Никто не спит.
Эй, братишка, ты-то там как?
Тренировки давно уже перестают доставлять удовольствие, после них чувствуешь себя ничтожеством. После одной из таких кровать в их комнате опустела, а форму потом еле отстирали. Фридриху до сих пор кажется, что кровь с его лица никуда не делась, кожа зудит неприятно, в нос бьет резкий запах. Приходится долго держать голову под краном. Ему всё чаще снится лето, многочисленные родственники, застолье, отец даёт ему впервые попробовать пиво, мама, такая молодая и красивая, смеётся, глядя на них двоих. Когда из патефона начинает звучать музыка, Фридрих приглашает её на танец. Такой неуклюжий, но мама помогает, и они справляются, им хлопают, она склоняется в шутливом реверансе. Кажется, уже беременна, но тогда ни папа, ни он не догадывались ещё. Имя новому члену семьи выбирали потом все вместе, решающим было слово полноправного старшего брата. И спящий Фридрих краснеет и смеётся, лёжа в этом застывшем замке. Вся подушка мокрая от слёз – так сильно слепит от всех этих детских сновидений, забытых воспоминаний, когда вокруг почти зима. Когда война и трупы сверстников, таких же мальчишек, в лесу, совсем рядом, нафаршированные пулями. Их пулями.
Когда ситуация ухудшается, когда с каждым днём всё темнее и холоднее становится, когда сказочный замок превращается в тюрьму, Фридрих всё чаще возвращается к воспоминаниям о том дне, когда они приехали в дом Альбрехта. Он помнил отчётливо портреты на стенах вдоль широкой лестницы, дорогой сервиз, кислую улыбку Альбрехта, терпкий парфюм его матери, а потом – что потом? Было жалко, было страшно, было стыдно и неловко – когда наблюдал за тем, как лучшего друга игнорируют родные отец и мать, когда их вели в подвал, когда заставили боксировать, когда ударил. Но было ещё кое-что. Алкоголь, который обжигал внутренности, постыдная радость, вызванная комплиментами высокопоставленных, лёгкое головокружение. Он сам не помнил, как оказался в комнате Альбрехта, наверное, его дотащили. Помнил только, что кровать была непривычно мягкой. Порой, когда касается Альбрехта, вдруг вспоминает, что у окна в той кровати лежал - тёплый, и пахло от него так приятно, после всех этих коньяков, духов и сигарет – живым, родным, воскрешающим те дни, о которых он вспоминает только в своих снах теперь. Фридрих думает об этом за завтраком, почти не притрагиваясь к еде, следит глазами за движениями Альбрехта. А потом и в раздевалке, в душевой, в спальне – уже без былого стеснения. Желанием, отчаянным и беспощадным, вспомнить всё, что было. Даже если он, пьяный в стельку, проревел всю ту ночь до утра, размазывая сопли по его плечу – вспомнить и сохранить в памяти, стерев всё остальное, что могла подарить ему эта невесёлая и дурацкая война. И хоть сейчас не самое подходящее время для этого, Фридрих чутьём загнанного животного знает – он может не успеть. Слишком затянутыми стали закаты в этом краю, слишком много драконов развелось внутри этих стен, страшных и голодных.
Слушай, братишка, если ты чего-то боишься – беги. Быстро и без оглядки. Договорились?
Он не успевает. Альбрехт, чёртов ублюдок, пускает себе кровь и приманивает ею драконов. Фридрих думает избить его до смерти, надругаться и вышвырнуть тело в окно, вместо этого валит на кафель, больно вжимается в него каждой косточкой, плачет. Он ничем не лучше своего маленького брата, тот, будь он здесь сейчас, его понял бы. Может, он даже единственный, кто бы смог по-настоящему. По золотому затылку скользят тонкие белые пальцы, дрожат. Их обоих бьёт изнутри током, не тем разрядом, от которого жизнь уходит, но злой предсмертной пыткой, выколачивая силы последние, надежды, мечты – их не так уж и много оставалось к началу зимы, если честно, но. Если б было время, они бы слепили себе новые: уверенности и света у Фридриха хватило бы на целую армию, а если забыть про армию и отдать всё это - вбить силой в грудь тщедушного идиота каждый золотой осколок, зима бы для них закончилась раз и навсегда. Он бы ему рассказал про то, как они с отцом однажды играли в футбол, и он, неудачно упав, ревел как последняя девчонка. Про то, как убегал от стаи злых собак, пускал бумажные кораблики, доил корову. Он бы кое-что навыдумывал, но так, чтоб обязательно его, Альбрехта, развеселить. А как только бы война закончилась, он бы повёз его к себе в гости, показал старое дерево, на котором с пяти лет любил сидеть, познакомил бы с братом. Они бы поладили.
Но Альбрехт пустил себе кровь и драконы уже носились по замку, словно ошалевшие. Фридрих лежал с ним на кафельном полу, чувствовал её запах и этот запах перебивал все яркие картинки в его голове, сжигал гордые знамёна, закапывал живьём такие никчёмные победы на ринге, стирал воспоминания об израненных коленках в высокой траве.
- Ты же всегда жалел слабых и беспомощных. Почему не пожалел меня?
Этот запах, эта кровь и это молчание оказались его личными драконами. Бежать от них было некуда. Они рвали его на куски.
***
Никуда он его не повезёт, ни о чём он ему не расскажет.
- Спи, - скажет он ему в эту ночь, обнимая так крепко, что не уснешь ну никак. Они накроются двумя одеялами сразу – с самого первого дня так делать надо было – и эта ночь будет такой непривычно тёплой, самой тёплой за всю историю этого жуткого замка. Если бы это была сказка, стены бы растаяли, а из-под снега пробилась молодая трава. Фридрих усадил бы этого дурака на белого коня, взял поводья в руки и, идя чуть впереди, насвистывая детскую песенку, которую разучивал его братец, повёл бы их. Ну, сначала до ближайшего ручья, а там видно было бы. Но это ни разу не сказка, здесь тепло только под двумя одеялами, ручьи все отравлены и мальчики, рыцари в сияющих доспехах, ещё как плачут.
Никто ничего не скажет, все поймут.
А утром.
Утром они всё равно что-нибудь придумают.
Братишка. Надеюсь, снятся тебе не медали и танки, а мамины пироги. Надеюсь, бегаешь ты быстро.
Я ошибался. Прости
fin.
@темы:
Тащумба Тащибельная,
Авторы!