Название: Penance/Покаяние
Автор: wholly_crepe
Переводчик: Arimanels
Бета: Инкогнито 
Пэйринг: Брэдли/Колин
Рейтинг: NC-17
Текст: почти 5600

Предупреждение/Спойлеры: РПС, ненормативная лексика, Католицизм в сексуальном контексте
Краткое описание: Колин – католик, Брэдли – это Брэдли и Колин не совсем уверен, что знает, как со всем этим справиться.
Дисклеймер (от автора): Это абсолютно и полностью вымысел. Я не претендую на какие-либо знания о жизни Брэдли Джеймса, Колина Моргана и других действующих лиц, упомянутых в данной истории, и все что в ней написано, является чистой воды фантазией. Не имею намерения обидеть кого-то и не извлекаю из этого какой-либо выгоды.

(от переводчика): Огромное человеческое спасибо Tindu за то, что поделился таким фанфиком (хотя это слово не совсем уместно, на мой взгляд, этот текст заслуживает бОльшего), за то, что поддерживал во время моих переводческих метаний и отдельная безмерная благодарность моей Бете, пожелавшей сохранить инкогнито, но проявившей огромное терпение и такт. Очень надеюсь, что те, кто знал о переводе, не разочаруются и очень надеюсь, что те, кто читал оригинал воспримут и мой перевод...


текст здесь

- - -
Он вспоминает утро каждого воскресенья. Пробуждение в семь часов, особая одежда, волосы расчесаны и тщательно приглажены легким маминым плевком. Утро прозрачно-холодное и солнечное или же унылое и дождливое, хруст гравия под ногами прихожан Армы, устремляющихся к сухому, прохладному воздуху собора Святого Малахии. Шок от соприкосновения пальцев с холодной водой. Очки, яички, карманы, часы. Колени преклоним, поднимемся, сядем, и снова колени, вновь встали и сели. Гул отголосков и колоссальный хор – все вместе. Сухой привкус гостии на языке и удивление – вот это оно и есть?
- - -
- Э, Колин.
Уже поздно. Слишком поздно для кого-то другого. Колин вздыхает, бросает сценарий на подушки и, не поднимая головы, практически скатывается с небольшого дивана на пол. Проворчав нечто неопределенное в ковер, он на мгновение погружается в его шероховатую плотность, прежде чем с вырвавшимся стоном подняться на ноги и направиться к двери отельного номера, чтобы ее открыть.
Живописная картина – Брэдли во весь рост. Руки упираются в бока, подбородок вздернут и губы расплываются в широкой, апельсиновой улыбке:
- Апефифы!
Колин проводит ладонью по лицу, лишь раз.
- Извини, тебе придется повторить это для меня снова.
Закатив глаза, Брэдли картинно сникает всем телом и издает раздраженный вздох. Затем сплевывает бесформенный кусок фрукта на ладонь.
- Апельсины, Колин. Я и тебе принес, смотри.
Он поднимает с пола пластиковый пакет, до отказа заполненный, по меньшей мере, двумя дюжинами ярких, душистых фруктов. Колин смотрит в изумлении.
- О. М-м. Уау. Все мне? Не стоило.
Брэдли снова расплывается в улыбке. Когда он говорит, его дыхание, парящее в воздухе, так сладко и так близко:
- О, я знаю. Я просто очень и очень замечательный человек.
Обойдя Колина, он направляется в комнату, намереваясь перепрыгнуть через спинку дивана и смять его сценарий. Колин уже точно в этом уверен.
- - -
Он вспоминает Первое Причастие. Абсолютно новая, накрахмаленная, с ослепительно белым воротничком рубашка и «прямо как у взрослого» галстук, заставляющие ощущать себя ростом в десять футов. Девочки в белых платьях, и уже после всего - фотографии перед небольшим церковным садом, листья поблескивают росой раннего летнего утра. Сияющие лица мамы и папы. Последующее празднование, клан доброжелательных родственников, дарящих ему маленькие распятия на цепочках, статуэтки, специальные молитвенники, авторучки, сладости. И ощущение, что он справился, так или иначе. Что он, в конце концов, посвящен в члены клуба для избранных, что он стал на шаг ближе к Знанию.
- - -
В этом есть что-то успокаивающее - Колин думает о том, как скапливаются остатки пива, пенясь и темнея на дне бокала. Он думает о том, что возможно Дилан Томас что-то об этом писал, но он не уверен. Когда смотришь сквозь дно на лица и фигуры, они кажутся далекими и непропорциональными. Он направляет его по кругу, наблюдая, как увеличенная стеклом светловолосая голова меняет форму, заставляя сознание плыть.
- Что ты там ищешь, Кол? – доносится странно звучащий голос Кэти. Она, улыбаясь, отхлебывает дайкири.
- Я угадываю будущее, Макгра, - отвечает он, осторожно. - Используя грандиозные магические силы моей легендарной личности.
- Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь, Колин, но… на самом деле ты не волшебник, - последние слова Энджел произносит громким шепотом, и ее дыхание щекочет ухо. Она хихикает.
- Ложь.
Светловолосая голова придвигается ближе – и теперь это уже один огромный голубой глаз, припечатанный ко дну бокала.
- Коооолин. Колин Моооорган. Я тебя виииижу.
- Фууу, – произносит Колин, дернувшись в притворном ужасе. И вся картина резко обретает яркость и четкость реальности происходящего. Ну, вообще-то, яркость и четкость, слегка размытыми Гиннесом.
- Нет, не будь таким, детка.
Медленное подмигивание голубых глаз, глядящих через стол. Внезапный жар, обдающий скулы.
Он что-то бормочет почти себе под нос. Снова поднимает бокал, язык вытягивается в попытке поймать последние капли покоя.
- Достаточно, Морган. Оно кончилось.
Большая ладонь накрывает его руку, держащую бокал, заставляя опустить его на стол. Похлопывание.
- Оставь это, приятель.
- Итак, - привлекает внимание Кэти. - Отправляемся завтра. Назад к реальности. - Она философски вздыхает. - Кто знает, когда мы вот так, все вместе соберемся снова?
Брэдли отпускает запястье Колина, чтобы бросить в сторону Кэти взгляд, так выразительно говорящий, точно кричащий ‘какого хрена?’.
- Мы едем в Кардифф, Кэти. Через неделю мы вернемся на площадку и продолжим съемки. О чем, черт возьми, ты говоришь?
Она нетерпеливо отмахивается от него:
- Заткнись, Брэдли. Просто прими это, ладно?
- Принять что? Ты говоришь ерунду!
- Нет, она права, – говорит Энджел, дружески перекидывая руку через плечо Кэти. - Ты же знаешь, каков Кардифф. Там все такое… деловое и эти душные съемочные площадки, мотания в Лондон, Дублин или куда там еще, на выходные, чтобы побыть с семьей – это все не то.
- И к тому же, кто знает, наймут ли нас Бибисишники для съемок следующих серий? - озвучивает Колин свой тайный страх - нет, не окончания работы, которая подворачивается раз в жизни, но окончания этого – этого непринужденного дружеского отношения вот с этими людьми, целиком и полностью проникших в его жизнь. Он никогда… никогда не был частью единой группы. У него всегда были друзья, но он никогда – никогда так хорошо не вписывался. Словно все они разделяли что-то между собой. Энджел и Кэти, Колин и Брэдли.
И Брэдли.
Брэдли, который недовольно фыркает и говорит:
- Да ладно тебе, Кол. Ты же знаешь, что это будет круто. Мы увеличили ставки, и весь мир купил это. Они были бы дураками, если бы не продолжили съемки.
- Да, – вставила Кэти. - И не забывай обо всей нашей невероятной химии.
Она с намеком подергивает бровями и – в мгновение ока – влажно проводит языком по щеке Энджел.
Энджел вскидывает голову и смеется. Она бросает непристойный взгляд на Кэти, и это выглядит до крайности неприлично в сочетании с миловидными чертами ее лица. Ее голос звучит низко и чрезмерно слащаво, когда она произносит:
- Дорогая, ну не перед детьми.
Брэдли поворачивается в кресле, делая вид, будто выискивает того, к кому обращается Энджел. Затем останавливается с ехидной усмешкой на лице и горящим в глазах вызовом:
- А, ты имеешь в виду меня и Колина что ли? Не беспокойся, Энджел Коулби. Да будет тебе известно, мне сообщили из нескольких надежных источников, что у нас у самих неплохая химия, – и хватает руку Колина со стола, удерживая долгий неистовый взгляд, в то время как его рот демонстративно завладевает двумя Колиновскими пальцами.
Сердце Колина замирает.
Он ощущает это лишь какую-то секунду. Чувствует эту горячую близость, подрагивающую, теплую влажность языка под своими пальцами. Едва заметное касание зубов у основания. Пристально смотрит…на слишком розовые губы Брэдли, сомкнувшиеся вокруг него…поднимает глаза и видит, как в его взгляде быстро угасает ребячливый задор…угасает, когда он видит, как меняется лицо Колина. Его глаза... Распахиваются... Сужаются...
Темнеют.
И Брэдли охватывает языком, лижет грязно.
Ахтыжтвоюжмать.
Он абсолютно уверен, что его стул переворачивается, когда он вскакивает. Панически быстро и в тоже время медленно из-за непослушных конечностей, чем-то внезапно скованных. Чем-то заставляющим онеметь его пальцы, порождающим звон в ушах и распространяющим горячие волны внизу живота.
На улице холодный воздух обжигает влажную кожу его ладони.
- - -
Рождество. Он вспоминает Рождество. Свечи, календари и священники, облаченные в пурпурные одежды. Хорошо знакомые истории. Он опирается на ладони и колени, изображая овечку во время Детской Литургии, назначенной на семь часов – после которой его отругали. Слишком воодушевился ролью, громко блеял, в то время как ангел Гавриил должен был произносить речь, а также попытался сжевать край ткани, покрывающей алтарь. И Великий Пост, пепел на лбу. Ощущение тяжести в животе, вскипающего удовольствия от воздержания и разносящегося эхом давнего жертвоприношения. Вербное Воскресенье, Великий Четверг, Страстная Пятница, Великая Суббота. Растущее чувство в груди, и глубокое, неистовое знание того, что ничто, ничто из того, что он должен будет совершить или не совершить не сможет приблизиться к нему.
- - -
В аэропорт его доставит персональное такси, что очень кстати. Ему неизвестно почему они летят самолетом, вместо того, чтобы отправиться поездом – возможно из-за высокого рейтинга сериала они удостоились такой привилегии. В любом случае, в первые два сезона они вообще все вместе ехали в микроавтобусе. Эти размышления позволяют ему еще на пару мгновений притвориться, что ничего не изменилось. Он проклинал себя всю ночь, лежа распластавшись на кровати, за то, что вылетел из этого дурацкого паба как какой-то перевозбудившийся идиот - подросток. Сделал из мухи слона, из-за простого прикола. Шутки! Это ужасное ощущение содрогания внутри, будто летишь вниз с большой высоты, когда осознаешь, как это выглядело со стороны… да, блядь, что с ним такое? К тому времени, как в девять часов раздается стук в дверь и осторожное: “Месье Морган? Ваша машина подъехала”, его веки тяжелеют, и он забывается прерывистым сном.

Когда он приезжает в аэропорт, то не находит Брэдли в очереди на регистрацию, что само по себе хоть и не большая, но удача. Зато он видит там Кэти и Энджел, склонивших головы близко друг к другу и о чем-то шепчущихся. Они быстро умолкают, как только видят Колина. К счастью, все, что он слышит от Энджел, это сдержанное: “Ну что, как спалось?” Он что-то бормочет в ответ, надеясь, что это хотя бы отдаленно напоминает английский язык В это время автоматические двери распахиваются и появляется Тони, улыбаясь и приветствуя их, давая Колину возможность отвернуться и протиснуться с багажом ко входу на регистрацию.
Эти отъезды, они всегда такие тихие. Никто практически не разговаривает, все подавлены ощущением того, что все завершилось. При благоприятном стечении обстоятельств Колину это даже нравится, потому что ему не нужно ощущать себя более счастливым, чем он есть на самом деле. Но сегодня он этому рад по совершенно иной причине.
Хотя, конечно, эта радость не может долго продолжаться, потому что их снова рассаживают практически в том же порядке, в каком они летели сюда. И едва Колин размещает ручную кладь и начинает «пролистывать» небольшой каталог фильмов, демонстрируемых в полете, его периферическое зрение улавливает появление фигуры, облаченной в джинсы и мятую футболку.
- Привет.
Он осторожно поднимает взгляд. Длинная фигура Брэдли свободно прислоняется к креслу, одним локтем он небрежно опирается на подголовник.
- Привет, – отвечает Колин.
- Привет!
- Ага.
- Не против, если я сяду?
- Ну, вообще-то это твое место.
- Да нет, я имею в виду…- Брэдли машет рукой, указывая на MP3 плейер, который Колин бросил на кресло у прохода и забыл.
- О, да, извини. – Он поспешно убирает его.
- Нет проблем. – Брэдли легко опускается на освободившееся место, вытягивая ноги, пока они не упираются во впереди стоящее кресло. Колин думает о том, что ему не мешало бы что-то сказать. Что-нибудь несерьезное, шутливое и обычное или некое подобие извинения за прошлый вечер. Но в этот момент Брэдли опирается затылком о кресло, выгибается, кряхтя, точно протестуя против ограничивающего его пространства, и Колину приходится сдержаться и отвести взгляд. Ну конечно, думает он. Только Брэдли Джеймсу может стать тесно спустя всего пару минут, проведенных в бизнес-классе. Он возится с MP3 плейером, достает свои чрезмерно большие наушники и вешает их на шею, пролистывая в этот момент список исполнителей. Он едва успевает перескочить Bloc Party, когда Брэдли откашливается и произносит:
- Ты сбежал.
Он вздрагивает, резко поворачиваясь, чтобы взглянуть на него. Брэдли не двигается, только медленно проворачивает каблук вокруг углового изгиба, стоящего впереди, украшенного легким узором, кресла. Колин ничего не говорит. Просто не может. Так много вещей заставляющих его чувствовать смущение в эту самую секунду. И эта ужасная вспышка замешательства и нечто похожее на учащающийся пульс.

Нет, не похожее.

Но это Брэдли. Брэдли Джеймс: начинающая звезда, молодой талант и легкий в общении партнер по фильму. Брэдли Джеймс: поставщик грубых шуток, ужасных караоке, Баффи-марафонов и недозрелых цитрусовых.
Брэдли Джеймс: частые улыбки в лучах солнца, теплые ладони, касающиеся локтей, потемневшие от пота волосы, прилипшие к бледной шее Девонширца.
Брэдли Джеймс: недвусмысленно, неизбежно – мужского пола.

… и который, по всей видимости, уже какое-то время что-то говорит. Колин мысленно встряхнул себя и вслушался.
- Знаю, это было немного…да, немного неожиданно и все такое. Но честно, я никогда даже не думал, что я бы…что ты бы…то есть, я имею в виду, что тебе не нужно было так волноваться, да? Мне наплевать, честно. Я клянусь, я не собирался на тебя набрасываться или что там еще. Просто Кэти и Энджел, ты знаешь, они… ну ты знаешь? Хотя …- Он слегка наклоняется вперед, голос понижается до шепота, обдающего теплом, и Колину приходится сделать над собой усилие, чтобы не отстраниться. - Хотя, это было не совсем...не только девчонки. Мы, я имею в виду…Я…в этом что-то было, мне кажется. Я точно уверен. И… ну, - короткий смешок - Не то, чтобы я никогда. Ну, раньше…И ты мне нравишься, Колин. Вообще-то достаточно сильно. Конечно, это не означает, что я подглядывал в гримерках и всякое такое. Потому что я не…На самом деле не думал об этом до вчерашнего вечера, когда ты…м-м, когда ты ушел. И… ну…- Он снова смеется, но как-то грустно. - Знаешь, меня сразу нужно останавливать, когда я начинаю себя так вести.

Колин не произносит ни слова. Спустя секунду, Брэдли продолжает. Тихо. Запинаясь.

- Я имею в виду, если бы ты захотел – ну, ты понимаешь – если бы… мы могли бы. Если… если бы ты захотел.
Колин все еще не отвечает. Его сознание точно застряло где-то в середине последних тридцати секунд.

- Колин? – Брэдли в надежде ждет еще несколько мгновений, прежде чем осторожно протянуть руку, слегка касаясь костяшками пальцев коленки Колина.
И это не похоже на ожог, на волну обострившихся ощущений, просто пальцы сквозь ткань джинсов. Но этого достаточно для того, чтобы жар и ужас сдавили ребра. И прежде чем Колин успел осознать происходящее, он резким толчком сбросил руку и выпалил:

- Не надо, Брэдли.
Рука падает, словно нечто внезапно лишенное жизненных сил.
- Колин? – произносит он снова, обескураженный отказом, с чувством нарастающего смущения. Но без тени гнева.
О… ты.
В душе Колина сейчас нет места для разочарования, испытываемого Брэдли – он слишком поглощен чувством опасности, с гулом распространяющимся под кожей. Он слишком зол, груб и резок, когда произносит:
- Не говори таких вещей. Я не знаю, о чем ты говоришь и…и в любом случае ты ошибся. Все это неправильно, это отвратительно… просто не надо. Оставь меня в покое.
Полет проходит в гнетущей и самой напряженной тишине, которую когда-либо ощущал Колин. По прилету, уже в терминале, Брэдли уверенно проходит мимо него и не оборачивается.
- - -
А вот сейчас, сейчас он вспоминает 2002. Ему шестнадцать и его захлестывают глюки, так, что порой кажется, будто он утонул, потому что он не может четко видеть, слышать, глубоко вдохнуть, словно он уже погрузился на несколько лиг вниз и продолжает падать. Он вспоминает ужасающую тяжесть своих мечтаний, своих амбиций – парализующий страх от осознания чего он хочет, кем он хочет быть и не имея представления о том, что это возможно. Он вспоминает, каким слишком длинным и слишком худым он был, с такими большими ушами, все еще ощущая себя чужаком в собственном теле, сходящим с ума. И он вспоминает Кормака Доннолли.

Когда ты еще совсем Невинный Подросток, всегда кажется, что у тебя либо вообще нет друзей – настоящих – или же ты словно приклеиваешься к кому-то. Для Колина крепкая дружба была чем-то удивительным. Годы приятной популярности, легко составлявшиеся списки гостей, приглашенных на дни рождения, но тщательно оберегаемое время, проводимое дома наедине с собой, нарушаемое без его разрешения появлением кривозубого, странно улыбающегося Кого-то. Кормак почти год просидел на задней парте, прежде чем они заговорили. Но это произошло и тут уж ничего не попишешь. И у них было все то, что делает этот переходный период между детством и юностью таким великолепным – тайные рукопожатия, секретный шифр, сигареты, украдкой выкуренные за туалетами, лазанье по деревьям и падения с них. И все было замечательно, пока им не исполнилось шестнадцать.

Шестнадцать лет, все эти упомянутые выше глюки, и внезапное осознание того, что ему хочется заснуть, прижавшись губами к коже за ухом Кормака.

Он никогда об этом не обмолвился.

(Удивительно, как твое сознание может избегать чего-то, если захочет)

И это было глупо, то, как Колин не мог не дотрагиваться до него. Едва заметные прикосновения к локтю, к волосам, к талии. Не более чем невинные. Как ему было тяжело даже думать, тяжело дышать, когда Кормак вместе с семьей уехал на шесть недель в Испанию. Как они поругались, после того как Кормак вернулся домой и не позвонил. И это не было виной Кормака, когда спустя какое-то время это стало раздражать. Слишком. Он не понимал, да и не мог. И вот однажды он просто сел рядом с кем-то другим за одну из задних парт класса.
И Колин ощутил острые грани странного, нарастающего оцепенения, которое так никогда до конца и не исчезнет.
- - -
Все дело в том, думает с некоторой горечью Колин, наблюдая, как Брэдли смеется над чем-то, сказанным Джулианом на другом конце павильона звукозаписи, - все дело в том, что они все слишком профессионалы. Все они. Они могут изображать дружелюбие перед камерой, поддерживать товарищеский дух на благо шоу. Да, блядь, могут даже получать от этого удовольствие. Но факт остается фактом – когда дело пахнет керосином, когда они переходят черту, когда ощущение близости обрушивается лавиной – твою ж мать, как быстро они идут на попятную, пытаясь укрыться за спасительным профессионализмом коллеги. Колин не может решить, чья же в этом вина – Брэдли, потому что он слишком настойчив или его, потому что он слишком упирается… хотя не важно. Потому что теперь вся легкость, которая была между ними, исчезла, и это вызывает в нем постоянную злость. Такое чувство злости, холода и уязвимости, которое он не испытывал лет сто. По крайней мере, с тех пор как поступил в Академию.

Брэдли поднимает глаза и их взгляды встречаются. Мгновение и Колин смотрит вниз на свои руки.
На сегодня все. Единственные, кто еще работают – это члены съемочной группы, возятся с изолентой и спорят о размещении света для завтрашних съемок. Энджел сидит на складном стуле, укутавшись в куртку, вся увлеченная телефонным разговором с мамой. Кэти куда-то вышла. Брэдли все еще улыбается Джулиану. Джулиану и его приятельнице, ну или кто она там. Практикантка или поклонница - что-то в этом роде. “Сара” написано на бейдже. Валлийка, вся в веснушках, бледнокожая и эффектная. Когда Джулиан отходит, чтобы вмешаться в спор по поводу света, Брэдли склоняется чуть ближе, пожимает плечами, чуть ли не смущаясь этой дерзкой близости его губ к ее уху, и что-то шепчет…

Она хихикает и заливается краской. Так мило.

Колин не собирается стоять и ждать, наблюдая как они вместе уходят. Нет, блядь, не собирается! Он поспешно прощается с Джулианом и устремляется к гримеркам.
Позже, распростершись на своей кровати, он яростно трет глаза, в попытке усмирить свое воображение, чтобы разноцветные пятна и искры вытеснили видения, вспыхивающие перед его внутренним взором. Брэдли, смеющийся…Брэдли, касающийся губами уха девушки…Брэдли, целующий ее в щеку, приглашающий зайти на кофе…Брэдли, ее маленькие руки вплетаются в его волосы…Брэдли, красный рот искажен, застыл гримасой…Брэдли, пот крупными каплями по спине, и он движется на ней…Брэдли, вскрикивающий, содрогающийся, его глаза широко распахнуты, сияют радостью и смотрят на…на…
…Брэдли, его губы охватывают пальцы Колина…

Колин стонет, гортанно и низко, его рука уже скользнула под поспешно расстегнутые джинсы. Его веки сжимаются плотнее, и свободная ладонь касается рта, целующего, открывающегося… просто представить на миг … каково это… просто представить, ведь это не может быть так уж и плохо, не может? Просто вообразить… чего бы он коснулся сначала…что бы испытал…о-о, бляя…
Его бедра отрываются от кровати, и стон раздается точно из самой глубины его существа. Он раскачивается, короткие хрипы слетают с его губ, в то время как рука неистово движется, заставляя тело еще несколько раз содрогнуться напоследок.
Спустя какое-то время тиканье часов кажется ненормально громким, и он лежит, ощущая, как его охватывает холод. В конце концов, он скидывает с себя липкие штаны и забирается под покрывала, попутно выключая прикроватную лампу. Такое знакомое чувство стыда обрушивается вместе с темнотой и мягкое свечение статуэтки Девы Марии, той самой, которую он возил с собой повсюду, сколько себя помнил, словно вонзается в глаза.

- - -

Когда ему было около одиннадцати, он прошел через ужасный период, когда темнота вызывала в нем чувство жуткого оцепенения. Бывало, он лежал в своей комнате, едва в состоянии сделать вдох, опасаясь, что кто-то уж точно услышит его. Даже в самую жаркую ночь, он укутывался в одеяло по самую шею – чтобы вампиры не могли к нему подобраться.
И вот тогда-то он и начал молиться по-настоящему. Когда он отчаянно повторял про себя все молитвы, которым его когда-либо учили.
Отче наш иже еси на небесех, Богородице, дево, радуйся, Господи, дай мне спокойствия…
Он произносил слова, сплетая из них защитный покров, такой же, как простыни, которыми он накрывался с головой. (Он не проникнут, они не проникнут, они не…)
И только потом он мог заснуть.

- - -
Благословение касается прохладой его пальцев и лба, когда он тихо входит в церковь. Еще рано. Минут двадцать до начала мессы. Звук шагов тонет в ковровом покрытии, когда он осторожно идет по проходу, а затем опускается на скамью. Стоя на коленях, он украдкой прижимает к губам пальцы, ощущая едва уловимый запах воды.
Если быть честным, он уже не так часто приходит на мессу. Жизнь слишком сумасшедшая большую часть времени, никакой размеренности. Но это не имеет никакого значения. Самое главное в мессе то, что она всегда неизменна, всегда привычна. Где бы и когда бы она ни проходила.
Он перемещается на свое место, как только ряды начинают медленно заполняться. Когда приятные звуки гитары знаменуют начало входного стиха, он поднимется и поет вместе со всеми.
Пусть приходит каждый, кто испытывает жажду.
Вот такие дела. Но церемония продолжается, и эти знакомые строки гимна эхом разносятся по залу, когда ужасающее чувство пустоты внутри дает о себе знать.
Впервые за всю свою жизнь он чувствует себя здесь чужим.
Я согрешил.
В моих мыслях.
И в словах моих.
И в поступках, совершенных мною.
И в тех, что я не совершил.
- - -
Когда умерла его бабушка, он был на похоронах. Конечно же, ведь они были ирландцами, в конце концов.
Все черное.
На маме было черное платье, подходящая случаю обувь и этот безжизненный взгляд. Он стоял рядом с ней, возле небольшого участка земли, в это невозможно яркое утро понедельника. Одной дрожащей рукой она перебирала старые бабушкины четки, пока Колин крепко держал ее за другую. Отец Майклс говорил с прежней добротой и уверенностью. Прах к праху.
И тогда, и всегда после Колин не знал, как быть, когда разговор заходил о бабушке, и такая знакомая печаль проступала слезами в маминых глазах. Ему хотелось обнять ее, но он не решался. Хотел, чтобы она заговорила, и в тоже время желал, чтобы она промолчала, только бы ему не видеть, как она плачет. И каждый раз ощущал медленно растущую волну надежды/отчаяния/тошноты/страха, когда она с тихой уверенностью произносила: “Мы встретимся с ней. Я с ней встречусь. На небесах.”
И хотя он отчаянно пытался сдержаться, крохотная часть его, Колина, тихо спрашивала: “Но что если нет?”

- - -
Он ничего не пьет, когда вдруг принимает решение позвонить. Он лежит на полу в своей квартире, в надежде, что холодная твердость дерева вернет его к реальности, позволит ему думать о чем-то еще. Он пытается превозмочь эту скручивающую все внутренности, удушающую боль, концентрируясь на дыхании. Просто дышать.

Просто. Дышать.

Каким-то образом он уже больше не на полу. И это уже не кажется чем-то необычным, в последнее время все его дни точно проплывают в тумане. Он не знает, как оказывается в тех или иных местах. Такое ощущение, будто он просыпается утром, снова приходит в себя где-то в парке. В пабе. Где-нибудь с друзьями. На полу совей квартиры. Все остальное теряется где-то в промежутках. В этот раз он обнаруживает себя с телефонной трубкой в руке – он набирает номер и раздается гудок.
Когда Брэдли отвечает, его голос все еще сонный:

- Ло?

Просто. Дышать.

Он буквально не в состоянии делать что-то еще.
И вот более отчетливо, с некоторой тревогой:
- Колин?
Он с силой бросает трубку и выдергивает шнур из стены со звенящей яростью, так радостно растекающейся по венам.

- - -

“Так, я буду признателен, если вы перестанете шуметь. Прекрати делать такое лицо, Лаэйн, тебе не идет. Да, я знаю, что некоторым из вас это не нравится, но эту проблему, я считаю, нужно озвучить перед всем классом. Томас Финн, закрой рот или опять отправишься к директору.
Это не внутренняя предрасположенность, ребята. Это нечто, чему они не могут сопротивляться, да простит их Господь. Некоторым людям предназначено нести эту ношу и наш Христианский долг помочь им в тяжелое время и простить их за их ошибки. Нет, греховно… э, самоё действие. Это все неверно само по себе, вы понимаете? Также как и любое извращение самого…акта…является неправильным, если это подменяет его священное предназначение, которое заключается в единении в любви мужа и жены для создания новой жизни.”

- - -

- Колин.

Он выглядит абсолютно нормально, но голос звучит устало.
- - -
Не ложись с мужчиной, как ложатся с женщиной: мерзость это.
- - -
Он не отвечает. Наверно просто не смог бы этого сделать. Да и как такое возможно в подобных обстоятельствах? Это просто какой-то бред. И вместо ответа он просто смотрит. Смотрит на Брэдли стоящего у его порога, всего такого голубоглазого, слегка взлохмаченного с этими смешными зубами и странной кожей и … уставшим голосом. И на самом деле так глупо то, до какой степени Колин любит его.
Брэдли напряжен – видно как мышцы шеи застыли под кожей. Он какое-то время просто стоит, вероятно, ожидая приветствия или объяснения, которые никак не последуют. Но это ведь Брэдли и он не может быть долго в таком встревоженном, взвинченном состоянии без какого либо основания – по крайней мере, не так долго.
Он делает шаг в комнату.
И…не сводя глаз с Колина…медленно захлопывает за собой дверь.

Щелчок.

Разносится эхом. Но звук закрывающегося замка не должен разноситься эхом. Не таким образом, не так, будто он будет раздаваться снова и снова. Что-то не то со слухом Колина.
- Колин.
Вот так лучше. Теперь он говорит шепотом, и легкая хрипотца усталости исчезла. Это просто толчок воздуха, легкий выдох и, тем не менее, он кажется более ощутимым, более реальным, более…просто более. Губы Колина приоткрываются с выдохом, отвечают, позволяя воздуху подняться из самой глубины его легких и освободиться из плена ребер. Когда он говорит, голос слегка дрожит.
- Я не могу… - он сглатывает, но в горле пересохло. - Давай просто… Пожалуйста.
- Хорошо.
Брэдли делает еще один медленный шаг, окунаясь в наэлектризованное пространство, окружающее Колина. Медленно, очень медленно, точно приближаясь к кому-то, охваченному страхом или болью, он поднимает руку и осторожно касается ладонью шеи Колина. Тот отчетливо ощущает металлическую прохладу кольца на указательном пальце, касающегося кожи за ухом. Поцелуй, когда он случается, так нежен, едва ощутим. Больше похож на магнитное притяжение, чем на физическое прикосновение. И потом легкое касание теплого дыхания Брэдли его щеки. Он придвигается ближе, больше напора в этот раз, слегка втягивает нижнюю губу Колина. Касание языка. Колин чувствует, как что-то внутри него сжимается и ухает с огромной высоты…он стонет. В ответ у Брэдли перехватывает дыхание, он слегка прикусывает губу Колина, отрывается от него и прижимается лбом к его лбу.
- Хорошо, – произносит он снова, их дыхания смешиваются. - Хорошо. Да, блядь, Кол.
- Брэдли, только…
И Брэдли кивает, его нос трется о нос Колина. Он снова легким поцелуем касается губ и опускается на колени. И, безо всякого предупреждения, просто прислоняется щекой к тому месту, где бедро соединяется с торсом. Ни о чем не прося…кажется…просто получая наслаждение от одной возможности дышать. Рука Колина касается его волос, он перебирает густые, светлые пряди, слегка тянет, не на столько сильно, чтобы причинить боль или заставить его остановиться, а чтобы просто почувствовать сопротивление, когда волосы скользят сквозь пальцы.
- Я не… - он пытается сказать, но голос подводит, ломается. Он сглатывает и пробует снова. - Я не гей.
Брэдли поднимает голову, медленно…откидывает назад, пока ему не удается взглянуть прямо в лицо Колина, его подбородок упирается в бедро.
- Хочешь, чтобы я остановился? – произносит он тихо.
И Колин думает. Каких-то три секунды думает. Он смотрит вниз, на совершенно неразумно прекрасное лицо Брэдли Джеймса, и пытается отыскать в себе хотя бы малую часть, которая на самом деле сопротивляется происходящему.
- Нет. Не останавливайся.
Брэдли улыбается. Его руки, блуждая, поднимаются вверх по икрам Колина, его коленям, бедрам и осторожно расстегивают болт на его джинсах.
- Все равно я не… – произносит Колин. Все еще кажется таким важным сказать это. Чтобы Брэдли понял. - Я не педик. Я…
- Я знаю, что нет. Я знаю. Шшш…
Его джинсы бесшумно падают на пол, и внезапное соприкосновение с холодным воздухом точно жалит сверхчувствительную кожу обнажившихся ног Колина, его бедра охватывает дрожь от совершенно безумного, сумасшедшего напряжения. Брэдли успокаивающе проводит ладонями вниз, потом снова скользит вверх, прежде чем податься вперед и прижаться губами, ощущая сквозь ткань шортов Колина его уже напрягшийся член. Колин резко дергается, ощущение шокирующее сильно. Твоюжмать, изящно констатирует его сознание, и он едва заметно взмахивает руками, пальцы непроизвольно сжимаются, точно ищут, за что удержаться. Они легко касаются волос Брэдли, перемещаясь на его плечи, шею, уши, с таким же отчаянием, с каким он буквально захлебывается, делая вдох, ощущая прикосновение губ к паху.
Спустя мгновение Брэдли отстраняется и все, что теперь Колин чувствует - это мокрую натянувшуюся ткань, облепившую его болезненно напряженный член. И он испытывает острое желание, желание, желание…
Брэдли поднимается, он так близко к Колину, что тот рефлекторно тянется вперед, ища прикосновения. И Брэдли идет навстречу, позволяя языку скользнуть в приоткрывшиеся в этот раз губы. Колин шумно стонет, цепляясь за его талию, а Брэдли накрывает ладонями обе руки Колина и снова возвращает их вперед, осторожно проводя большими пальцами по суставам.
Потом он делает шаг назад, продолжая держать Колина за руку.
- Пойдем. – Он мягко улыбается и медленно направляется в сторону спальни.
В одно и то же время это расстояние кажется самым длинным и самым, самым коротким за всю жизнь Колина. И на всем пути он ощущает панику, желание, стыд и радость, борющиеся между собой, и только тепло крепкого, нежного прикосновения руки Брэдли удерживает в реальности происходящего, заставляет двигаться. Брэдли отпускает его, когда они оказываются в спальне. Он решительно входит в комнату и включает прикроватную лампу, заменяя освещение на более мягкое, окутывающее его, стоящего у кровати и протягивающего руку Колину.
Колин идет навстречу и с какой легкостью, шокирующей легкостью, их рубашки спадают вниз. Они не спешат, и еще нет никакой неловкости, движения Брэдли плавны и так медленны. Вот Брэдли опускается на кровать, облокачивается на подушки и наблюдает, как Колин осторожно ложится рядом и, наконец, протягивает руку, чтобы коснуться его груди, его тела. И эта кожа, словно он никогда не ощущал такого прежде, нежная и упругая и жаркая под прикосновениями кончиков пальцев и ладони. Его правая рука на груди и…внезапно все вдруг становится более отчетливым, цвета более яркими – светлые волосы, слегка покрывающие грудь Брэдли, румянец на шее и скулах, его приоткрытые губы и золотая волна волос. И Колину хочется заполнить собой пространство, хочется расшириться, чтобы вобрать в себя Брэдли или самому погрузиться в него, целиком и полностью раствориться друг в друге. И, качнувшись, он подается вперед, потому что это необходимо. Прикусывает местечко между шеей и плечом Брэдли, потому что это желание всепоглощающе, это - жажда стать единым целым. Брэдли хватает ртом воздух, и его рука вытягивается, чтобы бережно поддержать Колина за спину, и может он каким-то образом понимает, может быть видит острую потребность в глазах Колина, потому что он произносит “Позже” и поворачивается так, что они оба оказываются на боку, лицом друг к другу. Потом эта неловкая возня с ремнем, застежкой и джинсами и Колин, усложняющий процесс, потому что он уже не в состоянии больше ждать, не может позволить Брэдли медлить дольше, потому что ему так нужно. Наконец, наконец, он чувствует эти любимые (любимые) руки, ощущает, как они держат его и ласкают, в ответ его желаниям так…так непередаваемо. И он тоже касается рукой, слегка сжимает, тянет вверх и это так горячо, так идеально, настолько Брэдли. Колин плотнее обхватывает его, прижимаясь ближе, насколько возможно в этой позе, и это уже сверх всякой меры, и все еще недостаточно. Но вдруг это происходит. И они подстраиваются…и это так странно и в тоже время они знают друг друга, и это удивительно и пугающе и все, что он может видеть, это глаза Брэдли. И спустя какую-то долю секунды он видит, как эти глаза смыкаются и чувствует пульсирование, когда Брэдли кончает, его собственное зрение на мгновение пропадает, и он словно падает, наконец-то просто падает.

После, когда он лежит (наконец полностью обнаженный и это немного смешно, что они не могли даже снять одежду), длинные пальцы Брэдли лениво выводят рисунки на его животе и кажется будто он никогда прежде не испытывал этого чувства абсолютного бытия. Их пальцы сплетаются, мгновение он собирается с духом, делает вдох и произносит:
- Я - гей.
Брэдли поворачивается на бок и, подперев голову, смотрит на лежащего на спине Колина. Он вскидывает обе брови.
- Правда? Ну и ну.
- Да. Я - гей. Я - педик. Голубой. Голубь, бляяя. Я – гомосек, Я – гребаный педрила и мне наплевать, наплевать, мне на-пле-вать...
Брэдли останавливает его, осторожно прижимая пальцы к губам. Затем он касается ладонью щеки и удерживает его взгляд.
- Ты – Колин.
И он крепко целует.
- - -
Он вспоминает себя лежащим на траве. Было лето и небо было невозможного, головокружительно синего цвета. И было чувство, непередаваемое чувство огромности Всего и Ничего и больше всего Любви. Бесконечной, как это небо.
- - -
Колин стоит, словно тень у входа в церковь. Еще только девять утра воскресенья и он прислонился к косяку массивной дубовой двери, наблюдая, как ряды верующих возвышают голоса в едином порыве. Спустя мгновение он ощущает, как Брэдли незаметно пробирается внутрь и становится рядом. Ему не нужно видеть его, чтобы знать, что это он. Не нужно спрашивать, откуда тот знает, что он будет здесь.
Брэдли не делает попыток прикоснуться. Не здесь. Он просто прислоняется к другой стороне двери, его глаза наблюдают за Колином. А Колин наблюдает за фигурой, облаченной в зеленые и кремовые одежды, стоящей за мраморным алтарем и простирающей в молитве руки.
Наконец, когда еще один отклик хора разносится по залу, Колин отворачивается и уходит прочь. Он смотрит вверх, на удивительно голубое небо и ощущает, как легкий ветер едва касается его лица. Брэдли подталкивает его плечом, и Колин просовывает палец за пояс джинсов Брэдли и все хорошо.